III.

Черновой дневник. 13-го августа, в 11 часов, выехали мы из Берлина. Против меня сидит прекрасная немка; цвет лица ее и румянец удивительно нежны, ротик манит поцелуи; но она строга до крайности и на все отвечает: Gott bewahre! В заду коляски сидит англичанин. Он путешествует для удовольствия: в дороге спит и на каждой станции пьет кофе. Он проехал всю Европу и с нами вместе едет в Дрезден. Он недавно был в Риме, говорит о Торвальдсене, Канове и Каммучини, как о знакомых, о произведениях их, как знаток: «В Берлине, говорит он, был я в первый и последний раз: немцы так же грубы, как и язык их.» Русский язык ему нравится более. Он человек умный и, кажется, достаточный; дает нам советы и рассказывает, как его ограбили в Италии, и как он был целый год в плену у французов. В 6 часов приехали в Мительвальде, где накормили нас прескверным обедом и повезли далее. Нескромные наши взгляды на красавицу заставили ее пересесть в открытую повозку. На следующей станции, в городе Беруте, куда мы прибыли во 2-м часу ночи, она нас совсем оставила. Бог да благословит тебя, прекрасная немочка, сказал я, прощаясь с нею. Будь добра и счастлива! Что́, если я ее опять увижу?

Дорога пренегодная, песчаная; недалеко от Берлина пять лошадей не могли стащить нашей повозки. Ширмейстер послал в город еще за двумя, а мы между тем уснули. Сколько можно было видеть впотьмах, беспрестанно просыпаясь, за Берутом пошли виды несколько лучше: есть и возвышения, и вода, и деревья. В Гольцен прибыли в пять часов утра, откуда, через 3 или 4 деревни, в 10 часов приехали в Лукау. Городок лучше прежних. Ратуша — строение очень старинное, городская башня и старинные дома на площади перед ратушею украшают город. Въезжая, мы видели на правой руке шанцы пруссаков: тут стояли вольнослужащие берлинцы и померанская милиция (Landwehr). Когда Иорк отбил французов при Денневице, то они потянулись левее и заняли Лукау; тут встретил их Бюлов и с виденных нами укреплений бомбардировал город, который от того много потерпел. Теперь он снова застраивается, но, так как и вообще здесь, очень худо. В Зонненвальде прибыли в половине 3-го часа; он был некогда укреплен, но укрепления его раззорены в тридцатилетнюю войну. Здесь накормили нас порядочным и дешевым обедом. Деревня Мюнхгаузен, за Зонненвальде лежащая, примечательна тем, что казаки, в 1813 году, в окрестностях ее отбили весь обоз и казну Наполеона. Ширмейстер говорил: Gott weis ob sie vom Himmel gefallen, oder aus der Hölle gefahren. Bis auf diese Zeit weiss es keine Seele, von wo sie hergekommen ¹⁾. В 7 часов прибыли в Добрый Луг. Сначала он показался изрядным, но потом увидели, что весь город состоит из одной, правда, хорошей улицы. Потребовав кофе, узнали, что в целом городе нет ни одного булочника, и мы остались без сухарей, но за то получили в товарищество молодую девушку, кажется, жидовку. В 12 часу ночью выехали из Эльстерверде в Гроссенгайн, куда и прибыли в 4 часа утра. Первого впотьмах не видал; только помню его потому, что смеху было много с девицей жидовкой и Сильверстром (Щедриным), чему англичанин наш очень радовался. Со временем город сей может разбогатеть, ибо за ним начинается саксонская новая граница, и все сношения обоих государств происходят через оный. Последний лучше всех виденных и отчасти даже лучше и Штеттина. Улицы прямые, широкие; строения новые. Здесь приняла нас саксонская почта, с которою мы, напившись кофе и по потчивав также нашу красавицу, пустились к Дрездену. Наконец мы избавились от скучных песчаных дорог: из Гроссенгейма едем по chaussé (шоссе́), коляска и лошади лучше и везут попроворнее. Тут и виды несколько веселее: вечная бранденбургская равнина кончилась и, хотя земля такая же песчаная, но однако же, везде фруктовые деревья — яблоки, груши, сливы, а в дальнем тумане седые ивы. Дорогой проезжали через несколько деревень; некоторые лучше прусских городов. В одной из них остановились позавтракать и — каков обычай! — должны были заплатить за то, что почтальон съел и выпил. Здешние почтальоны еще грубее прусских; те берут, да хоть благодарят, а здесь требуют с наглостью, с дерзостью непонятною.

Более мили не доезжая до Дрездена, мы увидели его с гор, окружающих долину, на которой стелется город и протекает Эльба. Вдали за ними, кругом его, горы. Прекрасный вид! Дорога идет беспрестанно под гору; но, прежде, чем мы начали спускаться, встретилась коляска, из Дрездена едущая. Почтальоны очень спокойно, оставив своих пассажиров сидеть, сговорились между собой, перепрягли лошадей, переменились, и каждый, вытребовав себе на водку, поехал назад. Где бы в другом месте это позволили?

Но вот и город! Башня католической церкви и купол церкви Пресвятой Девы возвышаются над всеми строениями. При самом въезде в город, на правой руке, стоит королевский дворец, строение порядочное, из камня, колонны цельные. Подле самого дворца — огромные древние укрепления; их срывают. На левой руке — кадетский корпус. Проехали весь новый город, большой мост, мимо бронзового вызолоченного монумента короля Августа II (пьедестал до сих пор не окончен, статуя сама плоха), мимо Брюлева дворца, в почтамт. Еще на заставе отобрали наши паспорты и вместо них дали билеты. Англичанину это очень не понравилось; но он имел, на всякий случай, два паспорта. Осмотр был нестрог, и мы тот же час велели нести свои чемоданы в трактир «Золотой Короны» (Gasthof zur goldenen Krone).

Итак, 15-го августа, мы приехали в Дрезден. Англичанин отстал от нас: он ищет лучших трактиров. Первый наш вопрос был: где живет русский посланник? — Прямо напротив. Какое счастье! Но его не было дома, и мы, отобедав, пошли по городу, к мосту. Славный мост на Эльбе, как известно, был поврежден маршалом Даву (Davoust); теперь он починен, но две арки отличаются — они новее. Прежде взорвания, Даву снял стоявшее по средине моста бронзовое Распятие. Теперь оно на прежнем месте, и под прежней надписью сделана на особой мраморной доске другая. Вот она: Galli dejecerunt, die XIX mart. MDCCCXIII. Alexander I restituit, die natali, XXIV, dec. MDCCCXIII. Сходя с моста, на левой руке находится сад Брюлева дворца на высокой террассе. Прекрасная широкая лестница, построенная в 1814 г. князем Репниным, ведет туда. Мы взошли по ней в сад; тут на террассе стоит академия художеств, галерея дублетов, зал экспозиций. На самом берегу — маленький павильон, называемый Бельведером. Он также поновлен губернатором Репниным, т. е. верх надстроен и внизу сделан портик из 6 колонн пестумских. Давали концерт в пользу одного несчастного музыканта, и мы, заплатив несколько грошей за вход и чай, провели вечер очень весело. Вечер этот я не забуду: до сих пор он лучший в моем путешествии.

Тут нашли мы одного немца, который по-русски говорит довольно хорошо и, притом, никогда не бывав в России. Узнав, что мы русские, он тотчас подошел к нам, предложил свои услуги и в награду только просил русских книг.

16 Августа, лишь мы проснулись, как и начали приходить с предложением разных услуг и товаров, между прочими, девушка с шоколадом: она была так мила и так усердно желала мне продать, что я не мог не купить. Еще один старичок художник принес тиснутый из бумаги портрет короля, 16-го сентября здесь будут праздновать 50 лет его царствования, и все готовятся к тому. Саксонцы любят своего государя.

Одевшись, мы пошли в картинную галерею. Она не служит украшением дворцовых комнат; король отдал ее народу. Прекрасно! Иди и смотри! Удивительная, может быть, единственная галерея, особливо итальянской школы по части исторической живописи! После обеда мы опять возвратились в галерею. Она открыта для всех, утром от 9 до 1 часу, и по-полудни от 3 до 6 часов. Как жаль, что мы скоро едем! Надобны годы, чтобы хорошенько рассмотреть ее: целый день я был в ней, и как будто ничего не видел.

Она помещена в особом, для нее назначенном, здании; вход не представляет никаких хлопот: иди и смотри! За 16 грошей получишь каталог — справляйся и любуйся! Нет никаких лишних украшений, следовательно не нужно, чтобы сзади толкался какой-нибудь болван. Это прекрасно! Есть лестницы на колесах, которые можно двигать по произволу и лезть на верх. Всякий художник может, с позволения инспектора, туда идти, снять со стены картину и тут же копировать. Мы видели их очень много здесь; но одна девица, копировавшая Тициана, кажется лучше их: это стыдно должно быть мужчинам. Здание, в котором галерея помещена, хотя и велико, но для такой галереи не достаточно; картины развешены так, что они удобно делятся на отделения, которые и обозначены на панелях. До сих пор очень хорошо! Но 1) они развешены очень тесно: для такой галереи надобно бы более места; 2) они развешены без всякого дальнейшего порядка; 3) они все не наклонены, от чего некоторых нельзя хорошенько видеть — отсвечивают; 4) кажется, их не очень берегут, по крайней мере не столько, как в петербургском Эрмитаже: иные в грязи, иные слупились или истрескались, а иные заправлены бесчеловечно. Сравним ее с нашим Эрмитажем. Ландшафты здесь также хороши, но их менее; Вернет не важен; Клод-ле-Лоррен более блестит, так что самые яркие картины не затемняют его; Рюисдаль также хорош; Фан-дер-Неера и Фан-дер-Фельда здесь мало. Вувермановых картин, хотя они и прекрасны, немного в сравнении и не сбережены, как должно. По части исторической живописи, Эрмитаж далеко позади остается. Тут я увидел Рафаеля Мадонну di San Sisto. Он истинно великий живописец, вопреки картинам, которые у нас. И всех мастеров, особливо итальянских школ, множество превосходнейших картин; многих великих людей даже имена у нас неизвестны.

Славная ночь Корреджиа обманула мои ожидания. Христос с Матерью прекрасны, божественны. Свет от Младенца без сияния освещает всю картину и особливо прекрасно отражается на лице матери; но пастухи пестро освещены, а ангелов я бы и совсем вымарал. Картина, бесспорно, прекрасна; но я ожидал еще лучшего: я думал, понаслышке, что упаду на колени и, вместо того, нашел другие, лучшие картины. Может быть, надобно сказать, что она лучшая из его работ; но другие его картины, хотя очень прекрасны, но в сочинении и расположении света пестры, раскиданы. Его же маленькая Магдалина, которой копия есть и у нас, превосходна. Англичанин, встретясь с нами в галерее, уверял, что она тут самая лучшая. Жаль, что вся истрескалась.

Фламандская школа, хотя и имеет вещи тоже прекрасные, но должна и числом и достоинством уступить Эрмитажу.

Всех картин более 1200, и надобно сказать, что из этого числа, может быть, нет ни одной худой; по крайней мере ни одной нельзя откинуть, всякой жаль, все хороши. Между тем в других галереях из 30 картин обыкновенно 20 только посредственных и для пополнения числа.

Примечательно также, что в других галереях Рубенс, Мурильо и другие колориты блеском своим затемняют прочих; здесь выбор картин так хорош, что и они не выдирают.

Высокое мое мнение о Пуссене упало и любовь остыла. Как он рыж в красках! Совсем, кажется, не знал искусства располагать цвета. Синия пятна ужасно дерут против всего.

(Из письма № 3 к братьям) 18 августа. Я видел короля и всю его фамилию: всякий праздник она бывает в католической церкви у обедни. Служба совершается с возможным великолепием, с музыкою, с пением, при великом стечении народа. Более всего мне понравилась доступность короля. Он сидел по левую руку в ложе, над алтарем. Между королем и королевой сидела их царственная дочь. После обедни весь народ побежал в галерею, ведущую к церкви; я — за ними, и видел, как некоторые подавали при короле идущему впереди статс-секретарю просьбы. Это мило! Всякий может видеть короля и говорить с ним. Правление его, кажется, самое отеческое. Он много сделал для народа; напр., славная картинная галерея совершенно принадлежит обществу. Он отдал народу также дворец, называемый Японским, по собранию японских фарфоров, там хранящихся. Тут находится собрание древних мраморов, прекрасная библиотека и кабинет древностей. Все это, исключая праздников, всякому открыто и доступно. В галерее антиков, два раза в неделю, известный Бёттигер читает археологические лекции. Как жаль, что мне не удалось послушать их!

И как не пожалеть и не подивиться, что, при всех способах, в Дрездене едва-едва есть посредственные художники? Я видел их выставку: из 600 выставленных нумеров, только три — большие картины, а большая часть копии, рисунки с натуры, с гипсов, даже с оригиналов. Из 600 вещей — ни одной хорошей; профессорские работы ни на волос не лучше ученических. А хуже всех и хуже всего, что только вообразить себе можно, это виды Рима, писанные действ. ст. сов. и кав. Бренною!... Бренна! Мы встретились с ним на улице. Жалкий старичок! Я с ним говорил и сказал, что я брат Вальберха ²⁾; он помнит Ивана Ивановича и велел faire ses compliments à, etc. и потом сам же послал нас посмотреть свои работы. Бедняжка! Он не знает, что они так худо написаны! Бог с ним!

Прежде, чем проститься с Дрезденом, скажу несколько слов о самом городе. Он не так велик и не так шумен, как Берлин; в сравнении с Берлином, он даже kleinstädtisch ³⁾, но народ живет весело и счастливо, любит своего короля и любим им. Город не велик, но довольно чист; улицы все вымощены и по ночам хорошо освещаются, чего в Берлине нет. Есть строения лучше, нежели в Берлине, и вообще даже частные люди строят лучше, чем там. Англичанин дилижанса говорит: l’architecture de Berlïn est la plus detestable dans le monde ⁴⁾. O Дрездене нельзя того сказать.

Более подробное и обстоятельное описание виденного Самуилом Ивановичем в дрезденских галерее и музеях находится в ею «академическом» дневнике. Мы его помещаем здесь целиком.

16 Августа. По приезде в Дрезден, первым для меня делом было на другое же утро идти прямо в картинную галерею, как числом, так и выбором картин, несравненную, единственную в свете. Расположение и устройство ее также превосходны; она занимает особое, обширное здание и открыта для всех художников и любителей. Весь этот день я пробыл в ней и в краткое время пребывания моего в Дрездене посещал ее так часто, как только было можно.

Тут я в первый раз увидел Рафаеля, как величайшего из живописцев. Его Пресвятая Дева, называемая Мадонна di San Sisto, есть истинно Святая Дева; величие небесное сияет в ней; на лице Спасителя, кажется, читаешь высокое Его назначение. Ангелы, находящиеся внизу, невинны, как дети вечного света: они достойны быть небожителями. Тицианова Венера, не смотря на некоторые неисправности в рисунке, имеет тело такое нежное, какое только может иметь богиня любви. Даная Вандика прелестна, и самая рисовка в ней правильнее, нежели в других сего мастера картинах. Им же писанные портреты Карла I, короля английского, королевы, его супруги, и их детей — кажутся живыми.

Из многих картин Рубенса я особенно заметил Нептуна, усмиряющего волны, и Мелеагра, подносящего Аталанте голову Калидонского вепря. Между картинами Рембрандта, Похищение Ганимеда отличается сколько верным подражанием натуре, столько же и странным сочинением. Славное Поклонение пастухов, известное под именем Корреджиевой Ночи, и Св. Магдалина, превосходная небольшая картина, показывают весь гений Корреджио: на первой удивителен свет, окружающий Младенца и отражающийся на лице Матери; но я должен признаться, что картина сия не сделала на меня всего того впечатления, какого я ожидал.

Но, чтобы упомянуть о всех картинах, достойных внимания, надобно пересчитать почти все; чтобы подробно рассмотреть их, надобно долее пробыть в Дрездене. Довольно сказать, что галерея сия вообще признается первою в свете и, если по части ландшафтов и картин фламандской школы, она уступает петербургскому Эрмитажу, то, по части живописи исторической, и в особенности по картинам из разных итальянских школ, она действительно такова. 17-го августа посетил кабинет антиков: он занимает 12 больших комнат в первом этаже Японского дворца, и бывший директор дрезденской академии, Казанова, расположил его таким образом, что все вещи, наиболее заслуживающие внимания, поставлены против окон, дабы их лучше можно было видеть; другие, не столь важные, стоят у простенков между окон или в первой комнате. В следующей за нею комнате, четырьмя скульптурными произведениями означены: начало, усовершенствование и упадок художеств у греков. Первое, т. е. начало художеств, можно видеть на одном трехстороннем жертвеннике или пьедестале, сделанном около 1700 лет до Р. X. в древнем греческом стиле, прямом и угловатом. Художества, на высшей степени совершенства, показывают: женская, вся одетая, фигура, в которой, кроме древнего платья, все ново, и нагая статуя молодого человека, с новыми ногами, руками и головою, приделанными в подражание ватиканскому Антиною (Меркурию), потому что и древнее туловище очень близко к оному подходит своими формами. Четырехугольный жертвенник богов-пенатов представляет эпоху искусств, когда они, при последних императорах римских, приближались уже к своему упадку, когда художники уже не находили более вкуса в благородной простоте и произведения свои обременяли излишними украшениями. Из множества редких вещей, далее мною виденных, я упомяну только о некоторых; но прежде замечу, что почти все статуи и бюсты, сей кабинет составляющие, очень дурно поновлены, причем рестораторы всегда старались брать за образец какую-либо уже известную статую, так напр. к одному древнему и удивительно прекрасному туловищу приделаны очень дурно и, кажется, не совсем кстати, голова, руки и ноги в положении капитольского Умирающего Бойца; на другое, прекрасное туловище Бахуса поставили древнюю женскую голову и проч.; но в приделках к группе, представляющей Амура и Психею, новый художник обезобразил ее еще, более нежели дурною, своею работою.

Далее, три женские статуи, представляющие неизвестных госпож римских, особенно отличаются прекрасным расположением и превосходною отделкой их платья. Они найдены в Геркулане, при первом отрытии сего города в 1706 г. Две группы, несколько поменее обыкновенного роста: одна представляет Гермафродита, старающегося освободиться от фавна, который его удерживает; руки и ноги у обеих фигур новые, но сделаны довольно удачно; древние туловища и особливо спина Гермафродита — прекрасны. Смелость в контурах, мягкость в отделке и сильное натуральное выражение отличают сию группу. Другая представляет вырывающуюся из сладострастных рук фавна нимфу. Два прекрасных Амура. Умирающий сын Ниобы почитается одним из лучших остатков древности. Одно туловище, с головою Каракаллы, примечательно тем, что показывает, каким образом льстили императорам римским: у прекраснейших греческих статуй, представлявших каких-либо героев или полубогов, отламывали головы и на место их насаживали голову императора. Колоссальная статуя женщины, с обнаженною верхней частью тела. До сих пор не могли согласиться в том, что́ она представляет: иные называют ее Уранией, другие — младшею Агриппиной. Г. Беттигер, в археологических своих лекциях, с довольною вероятностью доказывает, что это Ниоба; но я, согласно с г. Липсиусом, думаю, что это Ариадна на острове Наксосе. Она сидит на камне и ожидает своего любезного: голова ее обращена к той стороне, откуда он должен придти; час отчаяния еще не наступил, она еще не знает о его неверности, еще ждет его возврата. Прекрасная статуя сия очень мало повреждена. Но наилучше сохранившаяся вещь в сем кабинете есть статуя Бахуса, или, как некоторые с большим правдоподобием думают, гения или фавна, служащего виночерпием Бахусу. Лучшею в сем собрании почитается статуя, представляющая неизвестного героя или, как кажется, атлета: она действительно прекрасна, и знатоки ставят ее, как образец мужской красоты, непосредственно после Лаокоона и Боргезского Гладиатора. Здесь видел я еще две статуи Венеры; у одной туловище древнее, а прочее приделано вновь; у другой же ноги древние, а верхняя часть новая. Здешние художники думают, что, если бы взять от первой туловище, а от другой ноги, и составить из этого одну статую, тогда увидели бы прекраснейшее, совершеннейшее произведение ваятельного искусства, образованное по высочайшему идеалу красоты, которое превзошло бы и Венеру Медицейскую, и все, в сем роде известное. Профессор здешней академии, скульптор Маттеи, в самом деле сделал этот опыт, составив обе половины, отлитые из гипса.

18 августа. Рассматривал на публичной выставке работы здешних художников. Гипсовая статуя Гебеи, сочиненная и произведенная молодым человеком, Фердинандом Петрихом, и другая, представляющая гения, гасящего факел, копия, им же высеченная из пирнауского камня, были почти единственные скульптурные работы в сей выставке; кажется, что молодой Петрих имеет дарование; остается только пожелать, чтобы он имел хорошего руководителя. По части живописи, рисования и архитектуры было более 500 вещей, но из всего этого множества я не нашел ничего, заслуживающего быть упомянутым: большую их часть составляли первые ученические опыты, рисунки с натуры, с гипсов или с оригиналов. Картины, писанные известными здесь художниками, так посредственны, что нельзя жалеть, что их было так немного. Здешние живописцы, вместо верного подражания природе, прилепились к ложной, удаленной от натуры, манере и, желая отличиться тщательною отделкою своих произведений, отличаются всего более отменною сухостью.

Вообще, если можно судить по одной этой выставке, нынешняя дрезденская школа стоит на очень низкой степени, и сие тем более удивительно, что художники здесь имеют все способы усовершенствоваться: имеют галерею картин, прекрасное собрание антиков, прекрасную библиотеку и прелестные окрестности.

19 августа. Посетил собрание гипсов, помещенное в нижнем этаже картинной галереи. Оно содержит отливки почти всех лучших произведений древней скульптуры, сделанные под надзором Менгса. Между многими барельефами и статуями, здесь находящимися, группа Аякса и Патрокла привлекла мое особенное внимание: она исправлена (restauré) отчасти самим Менгсом и почитается в числе лучших вещей, составляющих сие собрание. К сожалению, мы не имеем ее в нашей античной галерее.

Галерею дублетов составляют, по большей части, копии, отчего она и имя свое получила, или картины посредственного достоинства; однако ж некоторые из них, как напр. виды Дрездена и других городов Саксонии, писанные Каналетом, и несколько картин Фламандской школы, могли бы с честью занимать место и в большой картинной галерее.

(Из чернового дневника), 19 августа. Утро провел довольно скучно: менял деньги, справлялся о почте, рядил извозчиков. Мы сочли за лучшее отправиться с Lohnkutscher (на долгих) ⁵⁾.

Чудная история! Крылов зашил свои червонцы в рубаху. Ему чемодан его показался тяжелым, и в Штетине еще принялся он все, что казалось лишним, дарить, и, ошибочно или забывшись, или второпях, в числе розданных им пяти рубах, отдал и ту портному (наш armer Teufel, спутник на корабле) или почтовому служителю. Сегодня утром он спохватился и объявил нам об этом. Глинка дает ему своих в долг.

После обеда еще сходил проститься с картинною галереей. Жаль уехать! Оттуда пошел за город смотреть славное дрезденское Vogelschiessen (стрельбу в птиц). Стрелянье пресмешное, из луков тупыми стрелами, в повешенную на высоком шесте деревянную птицу; подле стоит барабанщик и барабанит каждому. Кругом немцы и немки сидят за столами в разных местах и группах, пьют кофе, пиво и курят табак. Вот весь славный праздник! Однако же вечером весь сад будет иллюминован движущимися фонарями (Lampentanz). Но мне надобно укладываться к завтрему, и я поспешил домой.

Дрезден — город не велик, но приятен; жить в нем, особливо художнику, полезно и весело. Довольно порядочных строений; некоторые даже великолепны. Замок короля, в котором он и живет, строение очень старинное и со всеми своими пристройками, в позднейшее время сделанными, занимает большое пространство. Дома частных людей строятся вообще гораздо лучше, чем в Берлине, чему особенно благоприятствует их богатство в строевом камне. Везде вы увидите этот камень: лестницы, троттуары, столбы, карнизы, даже целые строения сложены из него. Цвет его сероватый, но со временем он получает некоторую желтизну и оттого делается прекрасным. В городе и за городом много гульбищ и садов, открытых всякому, как и все общественные заведения, предпочтительно же иностранцу. Окрестности прекрасны, для петербургского жителя даже чудны; куда ни идешь, везде, в конце улицы, в отдалении, видишь горы. Надобно возвратиться.

(Из письма № 3 к братьям). 20-го августа выехали мы из Дрездена на долгих. В Праге я полюбовался положением замка Зонненштейн, висящего на крутой скале; французы в 1813 г. многое в нем разрушили, и обратили его в крепость; теперь он приведен в прежнее состояние и посвящен общественному призрению. Дорога от Дрездена к Теплицу богата прекрасными видами и славными для русского воспоминаниями. Сперва, признаться, смотря на горы впереди и на горы сзади, я подумал; славны бубны за горами! и «там хорошо, где нас нет». Часто говорил я это себе в душе, и часто это было справедливо; но тут я поступил опрометчиво, и теперь иначе думаю. То едем между горами — ничего не видно; то спускаемся или подымаемся — и видим узкие между ними долины с селами. Виды беспрестанно переменяются; горы разных форм и видов то скрываются, то появляются; они, кажется, подымаются и опускаются, как волны моря. Петервальде — деревня, растянутая в узкой долине между горами. Мальчишки встретили здесь нас по-богемски — бросали в карету цветы и траву и провожали, припевая; Schenken sie mir wa-a-as! ⁶⁾ Это — по всей Богемии. В Пруссии и Саксонии мы видели только трех нищих, и те были бедные странники-иностранцы (?). Кучер сказал, что мы тянемся на высочайшую по дороге гору, и мы, чтобы лучше осмотреться кругом, вышли из кареты. Вот великолепный вид! Вот богатая натура! Мы спускаемся: на левой руке Ноллендорф, бедная деревенька; внизу, почти под ногами, Кульм, изрядное местечко, со всех сторон окруженное горами. Тут-то русские покрыли себя славою. Как жаль, что кучер наш саксонец и ничего не знает! Как жаль, что он не хочет остановиться! При самом въезде в деревню, на правой руке, подле дороги, прусский король поставил чугунную готическую пирамиду в честь и память своих. Я искал чего-нибудь в память падших русских — и не нашел. Вправо же, на крутой горе, стоит треугольная часовня; не эта ли? Кучер не знает, спросить не у кого. Хотелось бы остаться тут на денек; но что делать!

Ночью уже приехали в Теплиц. Город хорош, но вонь от каменного угля нестерпима. Дым проникает даже в комнаты, и я с трудом мог уснуть. На следующий день, проезжая через городок Пилин, я посмотрел на стоящую подле самого города каменную скалу чудной фигуры. Старый знакомец! Еще из Дрездена он был нам виден. Небольшой город Лаун замечателен длинным мостом, который издали представляет прекрасный вид. Переночевав в богемской деревне, мы поехали далее, мимо самых стен города Шлана, далее — мимо стен огромного императорского зверинца, в Прагу, куда и прибыли, в тот же день, 22-го, вечером.

23 августа. Прага — великолепный город. Если бы уровнять под ним место, выпрямить и расширить его улицы, то он был бы и прекрасный город; теперь он только живописный и самый беспокойный для пеших город. Замок Градчин прекрасно возвышается над всем городом. Река Молдава с великолепным мостом и островками своими, множество церквей с готическими башнями, множество богатых фонтанов со статуями святых, множество больших домов богатых богемских панов — делают Прагу великолепнее Дрездена и Берлина.

Как приметно, что мы в католической земле! От самой границы, по всей дороге, попадаются статуи или образа святых, или распятия. Не проедешь мили, чтобы не встретить дюжины две-три святых — на фонтанах, на площадях, на кровлях, окнах и наружных стенах домов: везде — или образ, или статуя. Не нужно спрашивать, какой они работы; довольно того, что иные наряжены в кисейное, иные в мишурное, иные в бархатное etc. платье, увешаны лентами, унизаны блестками.

Утром, 23-го, мы пошли в Градчин, смотреть кафедральный собор св. Вита (S-t. Veit). Едва мы взошли в церковь, как тотчас преучтивый, в красном плаще, патер подлетел к нам, и ну рассказывать, и ну показывать, так, что конца не было. Он показал нам множество мощей и рассказал про них много чудес; говорил и по-немецки, и по-богемски, и по-польски, чтобы мы только поняли, и все так подробно: всему год, месяц и число! Как после всего этого обидеть честного отца? Вот, батюшка, червонец!... В самом деле, в церкви много богатства, древностей и мощей. Между прочим, у одного из задних приделов, повешено прусское ядро: когда Фридрих II бомбардировал город, то многие из древних памятников прежних королей прусских были обезглавлены снарядами. Вечером был в немецком театре; давали Эмилию Галотти. Театр невелик и беден; скажу, он походит на петербургский немецкий. Декорации также бедны; костюмы совершенно разрушают очарование: герцог — в нашем генеральском мундире и, бедняжка, не имеет ливрейных лакеев; Одоардо — австрийский полковник; жена его — marchande de modes! Труппа хуже нашей: они обезобразили это великое произведение! Не смотря на это, публика каждого актера и каждую актрису принимала и провожала с рукоплесканиями. И какой беспорядок в зале! Из партера набилось в кресла столько народу, что я, сидя на краю, ничего не мог видеть. Кроме того, кругом шумят: там говорят, тут кашляют, сморкаются, там опять шикают — ничего нельзя слышать.

24 августа. Утром, записав кое–что, пошел бродить по кривым и грязным улицам города; вонь нестерпимая! Завтра уедем. Надобно взойти на вал, чтобы посмотреть на город, проститься с ним. Стоя над воротами у Конского рынка, видишь почти весь город и, выше всех кровель, огромный простой дворец в Градчине; довольно выглядывает также башен и шпицов, и из всех только два или три не готические. До императора Иосифа считали в Праге 37 монастырей; теперь нет и десяти.

Чудо, несравненная, единственная Каталони здесь и сегодня дает концерт! Места очень дороги; но быть так близко от этого чуда, иметь случай услышать его и — пожалеть червонца? О, если б оно и дороже было, надобно услышать, увидеть!

Видел, слышал! Слышал пение невообразимое, неизъяснимое! Какой голос, какое искусство! Удивительно! — Входим: театр освещен великолепно. Ожидаю с нетерпением; наконец она является, и громкие рукоплескания раздались со всех сторон. Она запела. Чудо! чудо! Какая верность и сила в голосе! Какие верные переходы от самых высоких нот к низким и от самых низких к верхним! Какая чистая трель! Между прочим, она пела вариации на арию из «Волшебного Стрелка»: тэму — так приятно, что сказать нельзя, 2-ю вариацию, синкопы, точно наблюдая меру, 3-ю вариацию — рулады, 5-ю вариацию — бравурную: какая сила, чувство! Ах, послушайте, если она будет в Петербурге! И какой прекрасный для пения язык итальянский! Но, любезный Александр Христофорович, на английском тоже хорошо поется, по крайней мере, гораздо лучше, чем на немецком.

В Праге огромных, великолепных домов частных лиц, украшенных скульптурною работой, сложенных из тесаного камня, несравненно более, нежели в Берлине и Дрездене; может быть, даже более, чем в Петербурге. По крайней мере здешнее богатое дворянство не жалело, кажется, денег на свои дворцы и палаты. К этому прибавлю, что город, сам по себе, едва ли не живописнее, картиннее самого Дрездена. Мост на Молдаве также гораздо великолепнее, но так стар, что камень даже на поручне очень и очень истерся, и поделались большие выемки. К тому же он узок и грязен, а потому и хуже.

Для художника здесь немного найти можно. Здешнее общество любителей (оно и само основано в 1804 г.) изящных искусств хотя завело школу живописи и рисования и собрало картинную галерею, но то и другое неважно: в 12 лет нельзя сделать многого и с самым лучшим желанием.

(Из письма к братьям). 25 августа мы оставили Прагу без сожаления. Ландкучер взялся отвезти нас за 135 гульденов в Вену, куда мы и прибыли по славной аспернской дороге, через Часлау, Иглаву, Знаим и Голлабрун, 29-го, вечером в 6 часов, мы приехали в великолепную столицу Австрии и остановились в предместье Леопольдштадте. Здесь пить нечего: белая, густая дунайская вода нехороша, колодезная немногим лучше, пиво еще хуже воды и только гривною дешевле вина; станем пить кислое, как уксус, австрийское вино!

Мы нашли здесь русских; один русский обедал в нашем трактире и слышал, что мы говорим по-русски; но он нам не сказался и ушел. На другой день приходит несколько русских и притворяются немцами. Хотя лицо одного из них казалось мне знакомым, часто на улицах петербургских встречавшимся, хотя товарищи мои подслушали несколько русских слов, но, боясь ошибиться и по застенчивости нашей, мы не подходили к ним. Они сами подошли к нам, стали разговаривать, спрашивать и на вечер позвали к себе. Мы были у них. Добрые люди! Они собрали к себе еще несколько живущих здесь русских и попотчивали нас чаем — давно я не пил его — и пуншем — это первый стакан вне Петербурга. Приятно на дальней стороне увидеть обычаи, услышать язык своей родины; еще приятнее встретить земляков, и притом таких почтенных земляков, как Княжевич и Гречинский: это они были. Нарочно для нас пришли они сюда обедать, нарочно, чтобы нас увидеть. Я не найду слов, как изъясниться. Если б вы могли понять ту радость, которую я чувствую, то согласились бы, что одно такое радостное чувство стоит всех беспокойств дорожных. Только в отдалении, на чужой стороне, можно так радоваться; для подобных встреч одних уже можно бы путешествовать. Они подарили нас несколькими советами, назвали места и вещи, которые нам осмотреть должно. О, в Вене есть много, много чего посмотреть; но в короткое время нельзя всего увидеть. Вот уже целую неделю мы живем здесь, а еще и половины не видели. К тому ж везде надобно платить, везде Trinkgeld — гульден, три и более. Однако же не все берут. Когда мы были у нашего поверенного в делах, г. Отта, то один немец взялся нас везде водить и все показывать. Правда, что он в первый день ничего важного не показал, но потом он водил меня в кабинет минералов и сокровищницу императора, где мне столько наговорили об изумрудах, алмазах, бериллах, топазах etc. etc., что у меня голова та́к (подымите руки!). «За такие дорогие вещи дорого и заплатить надобно», думал я, однако ж он ничего не хотел взять. Имя его — Крюкнер. Он придворный лакей, и в бытность Государя нашего ⁷⁾ в Вене служил ему. Со слезами рассказывал он мне о Государе, как он снисходителен и милостив, как они вместе запросто ходили, и ездили вместе. Однажды Государь наш, прогуливаясь по городу один и в простом фраке, встретил инвалида, который его не знал. Государь взял безногого за руку, поговорил с ним, спросил, где он ранен, и повел его под ворота ближнего дома, где, вынув из кармана лоскуток бумаги, написал нечто карандашом и велел инвалиду отдать записочку в таком-то номере (здесь все дома по номерам). Бедный раненый ничего не подозревает, несет записочку, отдает ее и получает вследствие оной 10 червонцев. Тут только узнал он, что говорил с Императором Российским. Весело слышать похвалы своим соотечественникам, еще веселее слышать их своему Государю. Крюкнер благодарный человек: Государь, перед отъездом из Вены, пожаловал ему 70 червонных и сына его определил на свой счет в здешний инженерный корпус. «С тех пор, говорит он, я поставил себе обязанностью служить безмездно всем русским, которых увижу в Вене, служить всякому подданному великого вашего Государя» — и слезы опять заблистали на глазах его.

Я в восторге, в истинном восхищении: сейчас из театра, где видел балет «Нину». Я никогда не думал, чтобы движение ног и рук могло меня тронуть. В первый еще раз слезы навернулись у меня от балета. Бедная Нина! Как она была прелестна в своем сумасшествии, и как трогательно, с каким чувством, выражала любовь свою! Одному из моих товарищей она так понравилась, что он пожелал, чтоб и его жена, если она у него только будет, хоть однажды сошла с ума.

Как скоро человек ко всему привыкает! Прожив в Кронштадте 5 дней, я с ним так ознакомился, что не хотелось и выехать. На корабле, как ни скучно мне было, но я с сожалением расстался и с ним. Выезжая из Берлина, я думал, что еще нужно побывать в нем. С Дрезденом я расстался еще неохотнее, и положил на обратном пути подолее там пожить. Вена сначала нам очень не понравилась, более не понравилась, чем Берлин, Дрезден и другие города; но теперь, когда мы в ней пожили, посмотрели, и когда погода стала лучше, мы видим, что Вена веселый и великолепный город. Когда я говорю «великолепный», то вы не должны мерить это великолепие масштабом петербургским: никакое сравнение с Петербургом не может иметь места. Я удивлялся берлинцам, что они восхищаются своею Фридрихсштрассе или Вильгельмштрассе; дрезденские улицы показались мне кривыми, но, посмотревши Вену, я иначе думаю: самая широкая улица здесь не шире нашей Стремянной, и притом все кривы, и все неравной ширины и полны народу. Целую неделю лили нам здесь дожди (это участь наша: в дождь и слякоть въезжаем мы во все столицы, а к отъезду имеем хорошую погоду); посудите, каково же ходить по городу: на домах нигде нет дождевых труб; надобно идти или под водою, льющеюся с крыш, или прыгать по грязи перед фиакрами. Но еще хуже фиакров — здешние тачки (Schubkarren). В предместьях же вовсе почти ходить нельзя: улицы все немощеные, и вокруг города большое пустое место. Город сам очень невелик, обведен кругом стенами и рвом; гласис занимает такое пространство, на котором можно бы уместить четыре Вены, и все сие пространство усажено аллеями, идущими во всех направлениях к предместьям. Тут, в одном месте гуляют, в другом пьют привозные минеральные воды, там в тени сидят группы, а на скате, ко рву... Лучшая публика прогуливается по бастионам. Там и я гулял.

11-го сентября. До завтра! — так вчера думал я; но, когда завтра стало сегодня, тогда время мое заняли другим — хлопотали о паспортах и проч. Здешний поверенный в делах от Российского Двора, господин Отт, прелюбезный, прередкий человек. Он, кажется, полюбил нас или меня, лучше сказать, а я его никогда не забуду. Завтра мы уезжаем из Вены. Кучер уже нанят; в 7½ дней хочет он нас доставить в Триест за 280 гульденов. За червонец дают здесь не более 10½ гульденов. Это не очень дорого, но жить в Вене становится дорого: я приехал сюда с 65 червонными, а в Триест приеду с 30 или 40 червонцами; а все проклятые ассигнации — и не видишь, как из рук уходят. Глинка уже запечатывает: некогда даже и думать, не только писать. Прощайте до Рима! Прощайте! Мне бы очень хотелось, чтобы вы сами поездили по свету и посмотрели, в чем иноземцы от нас отменны; конечно, желательно, чтобы мы у них переняли многое, но во многом мы опередили их. Это тешит мою гордость.

(Приписка). Уезжаю, хотя многое остается неосмотренным, многое осмотрено поверхностно; но — что делать! — надобно прожить много четвергов, чтобы все видеть. Странно, что здесь почти все показывают по понедельникам и по четвергам. Можно, конечно, смотреть и в другие дни, но сзади ходит болван, которому одного гульдена мало. О, четверток в Вене день священный, маленькое воскресенье. И в школах не учат, и мастеровые не работают. Сперва мне здесь не нравилось: и женщины казались дурны, и погода худа; но, когда надобно уезжать, — и город хорош, и женщины попадаются навстречу прекрасные.

(Из дневника). Вена, 31 августа. Церковь св. Стефана было первое, посещенное мною в Вене, место. Сия огромная, в 14 столетии построенная базилика, имеет нечто поразительно величественное в готической своей наружности, испещренной множеством мелких украшений. Между многими памятниками, внутри церкви находящимися, особенного внимания заслуживает надгробие императора Фридриха III. Оно сделано из красного, чрезвычайно крепкого и плотного мрамора. Кругом, на памятнике, представлено во многих барельефах и более нежели 200 фигурах разные деяния сего императора. Наверху представлен он сам, лежащим во гробе, во всем облачении. Хотя в сем произведении и нет ничего изящного, но нельзя не удивляться отменной отделке как фигур, так и разных орнаментов и порезок. Говорят, что над сим памятником трудились целых 20 лет.

Далее, видел на площади, называемой Мельмарк, великолепный фонтан, по средине коего, на высоком пьедестале, представлена мудрость в виде сидящей женщины; кругом нее стоит несколько детей, которые держат дельфинов, испускающих воду в пространный мраморный водоем. На краях оного сидят четыре, из свинцовой смеси отлитые, фигуры — две мужские и две женские. Г. Доннер представил в них четыре главнейшие реки Австрийской Империи. Статуи сии считаются в числе лучших произведений здешних художников, и рассказывают, что Канова, в бытность свою в Вене, увидев их, сказал: «где делают такие статуи, там не было нужды призывать меня». Они, действительно, хороши; особливо в мужских фигурах видно твердое знание рисунка и анатомии; но, к сожалению, поставлены так низко, что даже и мне надобно было нагибаться, чтобы их рассматривать ⁸⁾.

Площадь Грабен также украшают два фонтана, из коих на одном поставлена статуя св. Иосифа, на другом св. Леопольда; обе сделаны и отлиты из свинцу г. профессором Фишером. Первая, хотя размеры ее несколько коротки (чему может быть причиною мягкость металла), показалась мне гораздо лучше: и в изображении тела, и в расположении платья виден хороший вкус; другую же портит тяжелый ее костюм — порфира, подбитая мехом и короткая. По средине сей же площади стоит пречудный мраморный обелиск, составленный из облаков, из коих в разных местах высовываются позолоченные херувимчики. На площади Гоф, кроме стоящего на бронзовой колонне бронзового изображения Пресвятой Девы, находятся также два фонтана, которые в 1813 г. украшены аллегорическими группами фигур, из свинцовой смеси отлитых и прекрасно отработанных г. Фишером; но что они представляют — я не мог узнать, или потому, что предметы их слишком отвлеченны, или что они не довольно ясно выражены.

1-го сентября. Вместе с г. Оттом, Российским поверенным в делах, осматривали мы дворец. Тут, между прочими, подаренными Италией нынешней императрице вещами, я видел четыре вида Венеции, верно, но сухо исполненные, четыре картины исторические, коих содержание взято из св. истории и из коих лучшая есть очистительная жертва Езекии в оскверненном храме Господнем, и мраморная статуя Полигимнии, работы г. Кановы, которая бесспорно есть важнейшая вещь между сими подарками. Художник представил ее величественно сидящею; левая ее рука, легко опершись на кресла, поднята вверх; правая, завернутая в тогу, покоится на колене. Она хочет, кажется, что-то припомнить, хочет, так сказать, прислушаться к своей памяти, оборачивается, и рука, поддерживавшая голову, остается на воздухе. Это выражено прекрасно. Она и вся так прекрасна, имеет столько души, приятности, благородства, и так тщательно отделана, что не примечаешь некоторых находящихся в ней недостатков, как напр. мне показалось, что череп ее головы (овал) имеет неправильную к задней части головы вверх поднимающуюся форму, что левая рука, от плеча до локтя, коротка, что правая вдавилась в ляжку, что ноги ее неравной длины, что платье представлено ненатурально, ибо складки, свободно висящие, сделаны плоскими, а прижатые — высокими. Однако ж я уверен, что она всегда будет нравиться.

В этот же день видел я в церкви августинов огромный памятник, поставленный герцогом Саксен-Тешенским своей супруге, эрцгерцогине Австрийской Марии Христине. Памятник сей известен всем по награвированному с оного эстампу. Знатоки давно объявили свое мнение о сем главном произведении новейшей скульптуры, в котором г. Канова, кажется, хотел представить целую поэму, и после их суда мне не остается ничего сказать.

В боковом приделе той же церкви стоит памятник императору Леопольду II, работы г. Цаунера. Император представлен лежащим на одре смерти; подле него — рыдающая женщина, Империя. Женская фигура прекрасна, нарисована очень верно и очень хорошо выдрапирована, но при всем том не трогает так, как трогает памятник, сделанный г. Кановою. Вот разница между произведениями гения и произведениями человека обыкновенного: первые, не смотря на могущие в них быть погрешности, всегда трогают душу, всегда привлекают, манят к себе; при взгляде на последние, удивляешься их правильности, точности, побежденным трудностям, но в душе своей остаешься холодным, и редко пожелаешь их видеть в другой раз.

2 сентября. Посетил картинную галерею князя Лихтенштейна, которую он, поместив в особом, великолепном здании, отдал, по-видимому, совсем народу: «Художествам и художникам от Иоанна, князя Лихтенштейна», написано на воротах дома. Мраморная, великолепнейшая в Вене, лестница ведет в пространный зал, где художники могут копировать. Потом начинается галерея, состоящая более нежели из 1000 отборных картин. Между ними я заметил Гвидо Рения «Поклонение пастухов», на которой небесный свет, окружающий Божественного Младенца, разливаясь на все предметы, прекрасно освещает ночную сцену. Его же «Св. Иероним», в котором он удивительно натурально и, может быть, даже слишком натурально, представил измозженное постом и молитвою тело старого труженика. Рубенса семь больших картин, представляющих историю Деция, писаны такими блестящими красками, какими только он писал когда-либо; они были бы неоценимы, если бы художник не пренебрег другими частями искусства — сочинением и рисунком. Его же — трех нагих женщин, в которых он представил трех своих жен, его же — портреты двух его сыновей. Вандика портреты Валленштейна и принцессы Таксис, особенно отличающиеся между многими другими его картинами. В роде пейзажей я видел здесь также прекрасные картины Пуссена и Мушерона, Бреге (?) и проч. и еще лучшие в роде Теньера и Остада, как сими, так и другими художниками писанные. В живописи цветов — фан-Гюизена и Трехслерса, и в живописи зверей — довольное число превосходнейших картин Снейдерса. Тут же видел я образец терпения, оставленный нам живописцем Зейбольтом в собственном своем и своей дочери портретах: рассматривая их в увеличительное стекло, можно видеть не только все морщинки, не только волосы на бритой его бороде, но даже поры, даже пушок на лице дочери.

3 сентября. Я хотел идти в кабинет антиков, но вместо того попал в математический кабинет и, осмотрев здесь разные астрономические и физические инструменты, камеру-обскуру, кабинет оптики и проч., я пошел в церковь св. Карла Борромея, которая почитается лучшею в Вене. Наружность ее богато украшена скульптурою, которая вообще сделана гораздо лучше, нежели как обыкновенно производятся подобные работы в других местах. Огромный фронтиспис находящегося подле сей церкви Политехнического Института также украшен десятью колоссальными статуями, имеющими при себе эмблемы, к просвещению и общественности относящиеся; фигуры сии изрядно сгруппированы и отработаны. Видел также церковь св. Петра, почитаемую также одною из лучших в сем городе; внутренность ее, даже до излишества, украшена мраморами и позолотою.

4 сентября. В картинной галерее графа Ламберга, между несколькими прекрасными картинами, заслуживают особенного внимания четыре ландшафта, правда, не одинакового достоинства, писанные Клод-Лорренем. На одном из них представлено раннее утро: море, берег, стоящие на рейде корабли, все освещено и написано так натурально, что, кажется, в самом деле видишь восходящее солнце. Из картин Теньеровых одна замечательна странностью своего сочинения: художник представил на ней свою жену и тещу в виде двух волшебниц, окруженных разного вида демонами и чудовищами. Картина сия написана прекрасно, отработана отменно чисто и хорошо сбережена. Тут же видел я одну редкую вещь: древнего бронзового Тритона, прекрасно сделанного, но, к несчастью, несколько поврежденного.

5 сентября. Осматривал императорскую картинную галерею, помещенную в особом здании, называемом Бельведером, потому что, быв построено на возвышенном месте, оно дает прекрасный вид на город и предместья. Галерея велика, и картины отделены, по школам, в разных комнатах. Из школы венецианской есть много картин Тициана, из коих, однако ж, многие на него не походят. Между картинами Тинторетто и Павла Веронеза некоторые прекрасны. Школа римская, исключая одной небольшой картины Рафаеля, не очень важна. В школе флорентинской, одна святая, написанная Леонардом да-Винчи, показалась мне лучше других. В болонской, Венера с Адонисом написана Каррашем такими красками, что ее можно бы почесть Веронезовою. В ломбардской школе, вместе с небольшим числом хороших Корреджиевых, есть много слабых и ложно ему приписываемых. Школа фламандская имеет очень много картин Рубенса, из которых, однако же, только одна может равняться с его произведениями, находящимися в галерее князя Лихтенштейна; прочие или неважны, или писаны его подражателями. Лучшее украшение сей школы и всей галереи составляют несколько голов, превосходно написанных и даже отменно тщательно отделанных, Рембрандта. Между картинами Вувермана, Поттера, Гейдена и проч., мало заслуживающих особенного внимания. Весь верхний этаж занимают старинные нидерландская и немецкая школы и частью произведения ныне живущих венских живописцев, из коих, по части исторической, более прочих отличаются Фюгер и Маурер.

В так называемом Нижнем Бельведере, отделенном от Верхнего большим, прекрасным садом, я видел, между многими редкостями, старинные оружия разных знаменитых в истории людей, напр. герцога Альбы, епископа Ланга и др.

Осмотрев в Шенбрунне дворец и сад, я поехал в деревню Пенцинг, где видел в церкви памятник г-жи фон-Ротман, сделанный Кановою. Знаменитый художник представил ее оставляющею мир: она стоит на гранитном полушаре, в левой руке держит лилию, правою открывает лице; глаза ее с благоговейным чувством направлены на небо, куда она готовится вознестись. Прекрасная статуя! Однако же, в постановлении фигуры, в образовании общей ее массы, я желал бы несколько поболее равновесия, а в изображении платья более натуры и порядка — чтобы складки не смешивались, не пересекали взаимно одна другую.

6 сентября. В кабинете медалей и антиков видел множество расписанных этрусских и кампанских ваз, которые, как разнообразием форм, так и выбором предметов, на них изображенных, составляют прекраснейшее в сем роде собрание. Там же показывали мне несколько древних стеклянных сосудов, глиняных ламп, и разных бронзовых вещей, служивших к различному домашнему употреблению. Показывали также несколько резных камней, из коих я упомяну только о двух ониксах. Первый, в три слоя, представляет Птолемея с женою или сестрою. Другой, представляющий апотеозу Августа, имеет только два слоя, но по величине своей почитается третьим в Европе и куплен за 12,000 червонных. Рыцари крестовых походов вывезли его из Палестины и, думая, что на нем нечто священное, подарили его, как образ, в один монастырь, откуда он вышел во время гугенотских волнений. Медалей, за отсутствием инспектора кабинета, я видеть не мог. По скульптурной части, кроме небольших древних бронзовых фигур, между коими некоторые, как, напр., один гладиатор, одна скачущая вакханка и маленький Меркурий, прекрасны, здесь мало находится достойного примечания. Однако же, прекрасный саркофаг, на передней стороне коего представлено сражение амазонок, статуя Париса и прелестное туловище Амура заслуживают того, чтобы их видеть.

В кабинете минералов кустод нагнал мне смертельную скуку, рассказывая о тубенорах и мадрепорах, о бериллах и хризобериллах и пр., но, наконец, меня несколько утешили мозаические картины. Лучшая из них — портрет императора Франца I. В хранилище драгоценностей видел два больших шкафа, наполненных разными фигурками, чашами, бокалами и другими вещами, с великим искусством вырезанными из слоновой кости. На одном покале, Силен с пирующими фаунами и сатирами выделан прекрасно.

7 сентября. Ездил в Лаксенбург, где мне особенно понравился небольшой прелестный каприз — замок, построенный совершенно по образцу старинных рыцарских замков. Оружие, мебель, все вещи в нем так стары, что нет ни одной моложе 300 лет. Все старо в замке, исключая самого замка и книги, в которую мы должны были записать свои имена и которую, говорят, император всегда сам просматривает.

10 сентября. Посмотрел императорскую публичную библиотеку. В огромной ее зале поставлены 13 мраморных статуй, по большей части посредственной работы, представляющих разных государей австрийского дома; кругом стоят многие древние бюсты, между которыми особенно примечателен бюст Пирра, сделанный из темного мрамора. На площади стоит конная статуя императора Иосифа II, сделанная и отлитая из бронзы г. профессором Цаунером. Я бы желал воздать должную сему монументу похвалу, но теперь ⁹⁾ я уже видел статую Марка Аврелия. Сегодня же восходил на башню церкви св. Стефана; 700 ступеней ведут на верх, который, по множеству наделанных в нем различной величины и формы окон и скважин, кажется прозрачным, отчего, смотря вниз, чувствуешь невольный трепет, еще увеличивающийся при воспоминании, что верхняя часть башни стоит криво, наклоняясь несколько к северу.

Осматривая славящуюся в Европе Дианину баню (Diana-Bad), я нашел, что она ниже своей славы; по крайней мере здешние «прекрасные бани» (Schöne Bäder) вовсе не прекрасны.

11 сентября. Осматривал картинную галерею князя Эстергази, одну из первейших в Вене, которая хотя особенно славится произведениями школы французской, но имеет однако ж достаточно прекрасных фламандских и несколько итальянских картин. Я назову только «Смерть Германика», славную картину Пуссена, известную по эстампу, награвированному с нее Одраном, и его же «Святое семейство», написанное такими светлыми, чистыми красками, какими он редко писал. По сим двум картинам можно видеть, что Пуссен был не только умный сочинитель, но и искусный живописец. Из двух или трех картин Лагира, одна, аллегорическая, писана в лучшей его манере и отделана чисто. «Богоматерь со Христом», картина Леонарда да-Винчи, достойна особенного примечания, как по прекрасному сочинению, так и по верному изображению натуры и по своей оконченности. Рембранта «Биение Иисуса Христа», как ни безобразно нарисована фигура Спасителя, привлекает отменным освещением и мастерскою кистью художника. Здесь есть также превосходные ландшафты Сальватора Розы, Сванефельта, Поттера, Фан-дер-Неера, Кюипа и Рюйсдаля. В той же галерее находится несколько мастерских собственноручных рисунков; но, кроме одной головки-этюда, рисованного Рафаелем, я не мог ничего видеть.

Примечания