XV.

К братьям. Рим. 20 апреля по нов. ст. 1820 г. — Любезнейшие родные! Сей день, 20-го апреля, есть день отличный, торжественный для меня: утром я проводил Глинку, Эльсона и Тона, которые отправились в Неаполь и Сицилию; в полдень я получил дорогое ваше письмо, вечером за письменным столом разговариваю с вами.

Проводив товарищей, я не захотел идти ни на квартиру, ни в мастерскую. Вместе с Сазоновым пошли мы в Ватикан размыкать наше горе перед Аполлоном, перед Лаокооном. Задумавшись, возвращался я назад, думал о прииске новой квартиры, горевал о своем одиночестве, и однако ж радовался, что от сегодня время мое будет принадлежать одному мне, как вдруг завидел меня Скуделлари. Он замахал обеими руками и издали дал мне знать, итальянским жестом, о письме. Слава Богу! Письмо давножеланное, наконец, в моих руках! Наконец могу идти домой: я не один там буду, со мною письмо ваше.

Благодарю вас, любезные мои, за ваши письма, за ваши кресты, за ту радость, какою вы меня подарили. Благодарю и общих друзей наших за их приписки, коими они меня почтили. Долго ждал я их! Да, «das heisst erst die Geduld zu prüfen ¹⁾, и к моему Geduld уже приросла было частица «Un». Не смотря на то, что я положил было себе не писать к вам, пока не получу от вас письма, — не смотря на то, что, чем долее его не получал, тем упрямее хотел на своем поставить, не смотря на это, я только ждал отъезда моих товарищей, чтобы написать к вам так: «Я побежден кругом: вы победили мое упрямство, президент победил мои деньги, Гектор победил моего Ахиллеса».

Побежденный Ахиллес! Какой прекрасный предмет для насмешек и острых слов! Но не пугайтесь за меня: у меня есть теперь от вас письмо, и он еще не побежден! А хотя бы и так было? Что ж? Когда столько раз побежденный Гектор еще осмелился противостать Ахиллесу, то неужели, столько раз победитель, я должен уступить при первой неудаче? Нет, «я буду довольно тверд и не опущу рук». И пристойно ли мне быть малодушным, мне, шурину высокоблагородного кавалера и брату благородных кавалеров? Нет! Восстанем и исправимся. А сегодня, пока, ляжем спать.

21-го апреля. — Все это так, конечно; но, если я все таким образом стану повествовать, то, думаю, вы не скоро догадаетесь, что я сказать хочу. Вот в чем дело: я бьюсь, бьюсь со своею фигурой и, право, не лениво бьюсь, но толку нет; словом, я совсем сбился с толку. Товарищи, правда, мне говорят: «да хорошо уж, начинай оканчивать!» А я отвечаю: «Как хорошо? Фигура без ансамбля может ли быть хороша?» Между тем Крылов настолько уже подвинул своего Гектора, что мог показать его Канове и некоторым, приезжавшим сюда, русским господам, и все были довольны. Я же своей фигуры еще никому не хотел бы показывать; однако ж почти нечаянным образом должен был зазвать к себе графа Кутайсова, а он — вот что меня пугает — после этого заказал Крылову работу, монумент брату своему, убитому при Бородине (т. е. мраморную его статую). Кутайсов видел обе наши фигуры, а заказал не мне; следовательно...

Вы знаете, что я, при всем моем самолюбии, превеликий трус. Но вы не должны быть так трусливы, как я. Еще не кончен бой; еще, может быть, удастся отомстить Кутайсову, заставить его раскаиваться!

Пусть, однако же, все сие останется, до времени, между нами: и мне было бы стыдно, да и Крылову не хочется, чтобы в Петербурге знали, что он получил такую большую работу; а то, пожалуй, прибавки не дадут. К тому же, может быть, из всей этой работы не выйдет ни пха.

Так не сказывайте пока никому об этом. К чему я об этом говорю? Это не мое дело. А и мое дело было бы долговое, без вашей помощи... О горе-президент!

14 мая. — Наконец, после стольких дней, стольких недель отдыха, снова принимаюсь за письмо. Надобно уже сказать и о причинах сего долгого отдыха: 1-е, я перебирался на новую квартиру и теперь живу в одном доме с Крыловым, в том же доме, где моя мастерская, и в той самой комнате, где жил Тон до своего отъезда; 2-е, я был занят, и очень занят: г-жа Мальцова должна была, наконец, уступить чахотке, которая уже несколько лет подтачивала ее здоровье; муж ее захотел, чтобы я снял с покойной маску и сделал ее бюст; а, как он был намерен в скором времени оставить Рим, то я и должен был спешить работою, чтобы при нем сделать хотя лицо. Это сделано, он доволен и заказал мне произвести из мрамора; 3-ье, в то же время проектировал я памятник, который г. Мальцев хочет ей поставить в деревенской своей церкви. Последняя работа, памятник г. Мальцовой, может быть — вечная память ангельской душе ее! — может быть, никогда не будет и производиться, ибо г. Мальцев, кажется, для того ее мне и заказывал, чтобы мне дать работу, т. е. чтобы учтивым образом помочь моей бедности: он взял мои чертежи (croquis) с собою и обещал прислать ответ из Москвы.

Теперь спешу отвечать вам на то, что вы пишете о посланнике, о президенте, о штате. Мы, пенсионеры, имеем довольно важные причины сомневаться в благонамеренности затей нашего президента и можем думать даже совсем противное. В самом деле, каким образом мог бы он упустить случай помочь нам? Не понимаю! Между тем он может навязать себе на шею хлопоты; пусть он предупредит их, если это уже не поздно. Когда, в наш светлый праздник, мы пришли к министру ²⁾ поклониться и похристосоваться, он, после обыкновенных приветствий, начал так: «Ну что тово? Вам все еще ничего нет? Не знаю, что они там делают; я уж им тово-то писал; ну, не вам, хоть бы мне поверили; пусть, хоть бы уважили тово мое-то представление. Да вот, я еще им напишу. Я напишу так: ваше обещание нисколько им в кармане не прибавило, и на ваше обещание им ничего не продадут. Да, та́к напишу я! Что, в самом деле? Государь столько мне верил и в делах поважнее этого, а теперь мне уж и верить не хотят!» Последние слова он произнес, улыбаясь, но тоном приметного негодования. Мы его благодарили за доброе желание, представляли, что Государь о нас уже известен, что он уже приказал. Он прервал нас словами: «да ничего же ведь не сделано», встал с софы и ушел. Если письмо, которое напишет чрезвычайный посланник и полномочный министр, будет написано в таком духе, то — как вы думаете? — не может ли это наделать хлопот маленькому Universalgenie ³⁾, который все хочет знать и делать один, и ничего, между тем, не делает. А мы — ей, ей — не подстрекали министра, да и нужды никакой в том не имеем. Мы терпим, и от того единственно терпим, что Алексей Николаевич хочет сам штат сочинить, и мы слышали, что половина штата уже набело переписана, а другую половину скоро начнут сочинять.

31-го мая. — Наверное вы опять будете смеяться, когда получите письмо, целые полтора месяца писанное. Но кто же велит вам почитать это одним письмом? Принимайте это за три разных письма. И так, новое письмо, da capo!

Почтеннейший Александр Христофорович!

Лишнее было бы сказывать, сколько я радуюсь успеху, который имело ваше рассуждение о славянском языке; удовольствие, с которым я читал все, вами писанное, вместо меня то вам скажет. С сожалением думаю: сколько пройдет времени, прежде нежели я сам прочитаю оное. Конечно, мне не придется читать его вслух перед Анной Ивановной на софе под № 20 ⁴⁾, или на милой лежаночке под № 15, ибо не думаю, чтобы вы о юсах могли сказать много сантиментального. Вероятно также, что из сей истории юсов я не пойму многого, ибо я в них не знаток. Но все-таки желаю, чтобы время чтения скорее пришло, — желаю, чтобы вы имели более досуга заниматься под № 7 собственным делом, и чтобы между тем оставался часочик для написания ко мне иногда грамотки. Надеюсь, что к моему приезду вы много приготовите разных штук мне для прочтения. Вы пишете мне о театре и этим вызываете меня сказать вам нечто о здешних театрах. Если бы покойный Эрстрейх не был уже покойник, то наверное я должен бы был отдать ему подробный в них отчет. Я бы должен был ему сказать, что здесь восемь театров, не считая множества так называемых у нас лубочных или сарайных театров; должен был бы сказать, что все сии театры большую половину года бывают заперты, и что все они никуда не годятся. Наконец, я должен бы был описать ему каждый театр особенно, и такая длинная материя заняла бы несколько писем. Пока довольно будет, если я скажу, что также редко посещаю театр, как и вы, потому что не имею охоты возвращаться домой после полуночи, и для того-то кукольный театр предпочитаю всем прочим. Там Арлекино и Кассандрино — как известно, важнейшие после папы особы в Италии — в четверть часа наговорят целую кучу острых или глупых смешных слов, и потом — ступай домой! Однако ж, как русскому, мне должно упомянуть, что на одном из здешних театров (Teatro Valle) вошел ныне в моду наш Петр Великий. Со времени моего приезда были представлены шесть пьес, в которых он занимает главную роль. Одну из них: «Открытие С.-Петербургского порта или прибытие в Петербург первого голландского судна», я видел; сюжет ее мне очень понравился и, кажется, мог бы, с великою удачей, быть обработан для нашего театра. В самой же пьесе нашлось бы многое покритиковать, но превосходная игра актера Вестри заставила забыть все ее недостатки: он только явится, встанет, взглянет, поклонится, — все карикатура и все без карикатуры, все так просто и натурально, что, кажется, в самом деле видишь голландского шкипера. Кажется, уже довольно на этот раз об театрах. Еще разве что-нибудь о себе. Кто сказал, что будто министр особенно рекомендовал меня, тот верно хотел сделать вам комплимент, потешить вас; иначе надобно, чтобы мой великий ум, мое примерное поведение и проч. были у меня написаны на носу, на бровях, на ушах и проч. Мы с министром так коротко знакомы, что я не смею ручаться, чтобы он знал мое имя; а рекомендовать меня ему также некому. Матвеев, правда, исправляет ему, в рассуждении нас, должность — по́ просту сказать — шпиона; но и он что́ может об нас сказать? Мы только изредка с ним встречаемся в Кафе-Греко, и то по вечерам, когда он уж на все сквозь стакан смотрит. О Щедрине — это другое дело: он живет вместе с Батюшковым, принят в доме нашего в Неаполе посланника и, следовательно, рекомендуем всем русским господам и посещаем ими; а эти, в свою очередь, рекомендуют его здешнему министру, отчего он всегда на виду и на счету. Я уже не говорю о том, что здешний министр батюшке его знакомый человек: вместе в Париже были.

Иван Иванович! Глинка, прежде отъезда своего, натурально, кончил рисунки, о которых ты уже знаешь. Посланник наш, г. Италинский, великий любитель древностей, был доволен ими до улыбки, даже до смеха; а главный здешний архитектор, г. Стерни, обещал, что он будет сделан за оные членом здешней академии Сан-Лука. Однако ж, пока это дело не кончено. Глинке не хочется, чтобы о нем знали. Это — тайна!

3-го июня. — Любезные брат, Карл Иванович! Ты пишешь о бюсте папы ⁵⁾. Совет этот, в самом деле, превосходный, и, может быть, со временем я им воспользуюсь; но теперь это невозможно: я должен спешить со своим Ахиллесом, чтобы не втюриться в долги, должен спешить с бюстом г. Мальцовой, чтобы не потерять доверенности; потом должен буду, может быть, спешить с ее надгробным памятником — небольшой барельеф — чтобы заработать денег. Я даже так занят, что, при всем моем желании вырубить самому бюст г. Мальцовой, должен буду отдать его в чужие руки. А всю беду Ахиллес наделал. Признаться, он меня нисколько не радует. Впрочем, не думаю, чтобы папский бюст был так интересен. Иначе Михаил Павлович мог бы легко себе сделать в Риме какой угодно: здесь в Риме множество его и бюстов и портретов, и маленьких, и больших.

Далее — тебе не́ о чем ко мне писать? О бедный секретарь! Не стыдно ли тебе? Зачем же ты давно не писал об отливке статуи Фавна? Тогда у меня были и деньги, и случаи для отправления; я нарочно берег 100 скуд из присланной вами тысячи рублей и ждал из Петербурга решения. Оно не приходило, и я подумал, что Мартосу показалась цена высокою, и он отдумал. Между тем Крылову пришло хоть в петлю лезть. Как не помочь товарищу? Я его ссудил 60 скудами, которые он, по уговору, давно должен бы был отдать, но уплатил только половину, которую я, вместе с остальными, истратил. И так, у меня теперь нет денег, но и нужды в них нет, потому что нет и случаев для пересылки; а до весны я надеюсь иметь опять деньги, ибо надеюсь кончить Ахиллеса и бюст, да и президент, может быть, до весны соберется об нас подумать. Скажи, пожалуйста, что́ это он с нами делает? В этом месяце опять рапорты, а я — ей, ей! — не знаю что́ писать! Вот форма нам данная: «...месяца...числа имел я честь получить от И. А. X. предписание, которым мне поручено то и то; по сему исполнено то и то etc; в конце представлять о своих нуждах». Ты приказные обряды знаешь: скажи, не так ли следует писать по этой форме; «от самого выезда моего из Петербурга и до сего дня, в течение целых двух лет, не имев чести получить от И. А. X. не только никакого предписания, но и никакого известия о ее существовании, честь имею донести, что нужды мои точно таковы же, каковыми я, товарищи мои и г. министр в течение целого полугода их представляем. Впрочем, имею честь и проч.?»

Примечания