Вместо предисловия

Отец Самуила Ивановича Гальберга, Иоанн-Эрик Гальберг, происходил из шведской фамилии, переселившейся в Эстляндию. Был он человек небогатый, для своего звания довольно образованный, трудолюбивый и, как большая часть немцев этого состояния, человек набожный. Он занимался сельским хозяйством и управлял имениями разных помещиков в Эстляндской губернии. Из детей, которые у него здесь родились, осталось в живых четверо: старший сын, Иоанн-Рейнгольд (Иван Иванович), родившийся в 1782 году, Карл-Генрих, род. в 1785 году, младший Самуил-Фридрих, род. в 1787 году, и дочь Анна-Катерина, род. в 1788 г.

Когда старшему сыну, Ивану, исполнилось восемь лет, отец отвез его, в 1790 году, в Петербург и поместил в Императорскую Академию Художеств. По окончании здесь курса, в 1800 г., Иван Иванович Гальберг был назначен, по повелению Императора Павла, помощником к известному в то время архитектору Гваренги. Впоследствии, Иван Иванович был архитектором при Кабинете Е. И. В., в качестве помощника архитектора Росси, участвовал в постройке Михайловского дворца, Александринского театра и некоторых других капитальных зданий в Петербурге. Позже, он был преподавателем строительного искусства в Академии Художеств, в Институте Инженеров Путей Сообщения и в Строительном Училище. Он умер осьмидесяти лет от роду, 1-го января 1863 года.

В 1791 г., старик Гальберг отвез в Петербург второго своего сына, Карла, шести лет, и определил его в учрежденное при Первом Сухопутном Кадетском Корпусе училище для приготовления учителей. Карл Иванович, окончив здесь свое образование в 1805 г., вступил в гражданскую службу и долгое время был секретарем в Департаменте Герольдии.

Когда братья Гальберги стали жить самостоятельно, они вызвали из Эстляндии родителей и сестру, которые и поселились вместе с ними. Иоанн-Эрик умер в 1807 г. Около того времени сблизился с семейством Гальбергов товарищ Ивана Ивановича по Академии, наш знаменитый филолог Александр Христофорович Востоков, уже и тогда пользовавшийся известностью в литературе. Ему понравилась Анна Ивановна Гальберг; он на ней женился, и с этого времени братья стали жить постоянно вместе с зятем и сестрою, нанимая на общий счет квартиру; общее хозяйство вела Анна Ивановна. Это была чрезвычайно дружная семья образованных, честных и трудолюбивых людей, тесно связанных чувствами родственной привязанности и глубокого взаимного уважения. К их кругу принадлежали: известный в то время археолог Григорий Иванович Спасский, скульптор Василий Иванович Демут-Малиновский, живописец Иван Алексеевич Иванов, архитектор Егор Димерт и некоторые из профессоров-преподавателей Академии Художеств, в том числе И. И. Мартос и Ф. Ф. Щедрин. В этот круг, по окончании курса в Академии Художеств, вступил Самуил Иванович Гальберг. Он, подобно своим братьям, привезен в Петербург, еще будучи ребенком, и определен в Академию Художеств в 1795 году.

Если судить по таким людям, каковы были Востоков и братья Гальберги, Академия Художеств в то время давала своим питомцам, сверх основательной художественной подготовки, весьма хорошее общее образование, и притом вполне русское. Востоков и Гальберги были привезены из местностей, где они не слыхали ни одного русского слова; между тем, по окончании курса, они не только вполне владели русскою речью, но и стали, по образу мысли и чувствам, совершенно русскими. Следы немецкого влияния сохранились у них в любви к порядку, которая составляла отличительную черту всех четверых. Кроме того, знание немецкого языка доставило им возможность познакомиться с немецкою литературою; они знали ее основательно, а Самуилу Ивановичу это в особенности пригодилось в бытность его за границей. Образование, доставляемое Академиею, было выше среднего, потому что оно приготовляло даже к дальнейшим, строго научным занятиям.

Самуил Гальберг учился в Академии прекрасно; он получил в 1804 г. вторую серебряную медаль «за лепление с натуры»; в 1806 г. — первую серебряную медаль, в 1807 году — золотую медаль Михаила Никитича Муравьева за барельеф, и наконец, в 1808 г. — первую золотую медаль за барельеф: «Марфа Посадница». С этою высшею наградою приобрел он право на отправление за границу. Подобное право имели в то время несколько человек, ранее того окончивших курс в Академии; но она затруднялась их отправлением в чужие края, частью за неимением на то средств, частью же по причине политических смут и беспрестанных войн тогдашнего времени. Менее достаточные из этих молодых людей, а также некоторые из кончивших курс без права на заграничную поездку, но желавшие продолжать свое художественное образование, жили в Академии и по окончании в ней курса, на правах пенсионеров, пользуясь квартирою и столом, а равно и всеми учебными пособиями. При вступлении Оленина в управление Академиею, таких пенсионеров было около тридцати. В их числе находился и Самуил Иванович. Ему пришлось целых девять лет дожидаться своей очереди на отправку в чужие края. Это время проведено им было небесплодно: в родной семье он нашел добрый совет и нравственную поддержку, терпеливо и разумно продолжал свое самообразование, так что, когда настало время поездки в Италию, он оказался человеком, достаточно подготовленным для такого путешествия, как-то доказывают его заграничные письма.

В 1818 году, Президенту Академии Оленину удалось испросить разрешение отправить в Италию четырех пенсионеров: скульпторов С. И. Гальберга и Михаила Крылова, живописца Сильвестра Федосеевича Щедрина и архитектора Василия Глинку. К ним присоединился Василий Сазонов, которого отправлял на свой счет канцлер гр. Н. П. Румянцев. В конце августа того года, наши художники отправились морем чрез Кронштадт на Штетин, отсюда в Берлин и, через Дрезден, Вену, Триест и Венецию, в Рим, куда и прибыли 18 октября. Из пятерых товарищей, только один Самуил Иванович знал немецкий язык, почему и служил для своих товарищей переводчиком; это, по его признанию, причиняло ему не мало хлопот, но за то и доставляло много преимуществ. Путешествие по Европе, где наши художники почти на каждом шагу встречали следы недавних славных событий, производило на них сильное впечатление. Они с гордостью сознавали себя русскими. С другой стороны, посещение музеев и галерей Дрездена и Вены познакомило их с новыми, доселе невиданными, сокровищами искусства.

Как мы уже сказали, Гальберг жил в Петербурге постоянно в семье, среди лиц, с которыми привык делиться всеми особенно сильными впечатлениями своими; поэтому он, во время путешествия, в своих письмах к А. X. Востокову и братьям, давал самый подробный отчет обо всем, им виденном и пережитом. Эти письма, принадлежавшие перу образованного человека, говорившего в них с полною откровенностью, представляют большой интерес. В них, напр., встречаются такие верные отзывы о современных скульпторах и их работах, которые не утратили своего значения до настоящего времени. Этот интерес и богатство содержания побудили нас позаботиться об издании переписки Самуила Ивановича с его братьями и друзьями. Мы решились присоединить к ней и краткие биографические сведения об авторе; но, к сожалению, для этого труда мы почти не имели других источников, кроме той же его переписки и нескольких заметок в дневниках: друзья и товарищи Самуила Ивановича давно уже умерли, а две его дочери были малолетними, когда его не стало. Без сомнения, многое о Самуиле Ивановиче могли бы сообщить нам его старший брат, Иван Иванович, и А. X. Востоков, которых мы близко знали; но, при их жизни, нам не было ничего известно о существовании этой интересной переписки.

По приезде в Рим, 18 октября 1818 года, художников постигло полнейшее разочарование: оказалось, что, вследствие возвышения в Риме цен на все предметы и при низком курсе нашего ассигнационного рубля, содержание, назначенное Академиею ее пенсионерам, едва доставало на одно житье, и то с такими ограничениями, что, напр., нельзя было иметь каждому по отдельной комнате, а приходилось квартировать двоим вместе; о найме же мастерской, натурщиков и о других необходимых для скульптора расходах нечего было и думать. Художники-пенсионеры других государств получали несравненно больше, чем русские. Впечатлительный Гальберг, обманутый в своих ожиданиях, оскорбленный в сознании, что он, «пенсионер величайшего из современных государей», не может на чужой земле даже скрывать свою бедность, сначала приходил в совершенное отчаяние. Он не находил поддержки в привычных для себя утешениях и советах братьев, потому что до самого мая 1819 г. не получал от них никаких писем. Это происходило по очень простым причинам; во-первых, братья думали, что в их взаимной переписке только Самуил Иванович может сообщать много интересного и поучительного, тогда как его самого ничуть не могут интересовать будничные подробности петербургской жизни. Во-вторых, тогдашняя почтовая такса была непомерно высока; поэтому письма писались с большими промежутками — одно письмо часто понескольку недель, даже месяцев. Казалось непростительным мотовством наполнять письмо чем попало, или отправлять лист недописанным; хотелось выжидать более важных и более крупных событий в семейном и дружеском кругу, чтобы отписать о них. Приискивались также случаи переслать письмо не по почте, напр., с курьером, отправлявшимся в Австрию или Италию. Письма, посылаемые таким образом, находились в дороге месяца по два, по три и более, и многие из них пропадали. Все это хорошо понимал бедный Гальберг, но ему от того было не легче; поэтому не удивительно, что он, по приезде в Рим, почти каждое письмо к братьям начинает упреками за их молчание.

Однако, привычка довольствоваться малым, охота к труду и влияние знакомства с неисчерпаемыми художественными сокровищами вечного города сделали свое. Гальберг ободрился, стал посещать Ватикан и рисовать там непосредственно с великих созданий искусства, которые до сих пор он знал только по гипсовым слепкам; кроме того он начал прилежно ходить на лекции анатомии во Французскую Академию. Познакомившись с проживавшими здесь известными художниками, он выбрал себе руководителем знаменитого Торвальдсена. Другое лицо, имевшее на него, по–видимому, большое влияние, был наш славный живописец О. А. Кипренский. Надо полагать, что по его совету пенсионеры начали хлопотать перед Академией об увеличении их содержания. Когда в феврале 1819 г. приехал в Рим великий князь Михаил Павлович, то, по совету того же Кипренского, он сделал заказы троим пенсионерам, назначив за исполнение каждой работы по 2,500 рублей. Русскому посланнику в Риме, Италинскому, принимавшему самое теплое участие в судьбе наших художников, были переданы великим князем 7,500 руб. с поручением выплачивать эти деньги художникам по мере выполнения заказов. Скульпторам Гальбергу и Крылову было поручено исполнить по статуе, Ахиллеса и Гектора, но таким образом, чтобы обе фигуры вместе составляли бы одну общую группу. Художники кинули между собою жребий, и Гальбергу достался Ахиллес, Крылову же — Гектор. Таким образом наши художники могли приступить к собственной самостоятельной работе. Около этого времени пришло наконец к Гальбергу желанное письмо от братьев. Если принять в соображение впечатлительность Самуила Ивановича и то отчуждение от милых сердец, в котором он провел уже семь месяцев за границею, то станет понятно, что получение этого письма составило целое событие в жизни Гальберга. Но, кроме нравственной поддержки, братья оказали ему и материальную помощь; принимая живейшее участие в затруднительном положении «горемычного пенсионера», братья сложились и прислали ему 1,000 руб. асс. «на инструменты». В этой складчине участвовал и друг Самуила Ивановича, Егор Димерт. Гальберг был глубоко тронут внимательностью братьев и упрекал их за то, что они, ради него, лишают себя, может быть, необходимого. Однако теперь можно было приступить к работе. При исполнении эскиза для статуи Ахиллеса, Самуил Иванович советовался с Торвальдсеном и со своим петербургским наставником, И. П. Мартосом, которого он высоко уважал и как художника, и как человека. Но, пока шла разработка эскиза, художники предприняли поездку в Тиволи; здесь Самуил Иванович сильно расшиб себе ногу и был принужден на целые четыре месяца отказаться от работ в мастерской; это обстоятельство, доставившее ему по неволе продолжительный досуг, побудило его заняться итальянским языком. Он пригласил хорошего учителя итальянца, знавшего и французский язык, начал переводить с ним сначала комедии Гольдони, а потом поэму Данте. С этих пор он не переставал совершенствоваться в итальянском языке, и под конец овладел им совершенно и познакомился с его литературою. Между окончательною выработкой эскиза статуи и приступом к самой ее лепке прошло немало времени; по–видимому, Гальберг невольно охладел к этой работе; он только чрез два года исполнил ее, трудясь больше головой, чем от сердца. Но, так как потребность произвести что-либо свое, самостоятельное, была в нем сильна, то он между тем вылепил, в декабре 1819 г., бюст своего товарища и друга, В. Глинки. Это была его первая скульптурная работа в Риме; она вышла чрезвычайно удачною, и все тамошние скульпторы осыпали за нее своего молодого собрата большими похвалами; впоследствии, она доставила ему много заказов в том же роде.

В мае 1821 года, содержание пенсионерам Академии было наконец увеличено до 2,500 рублей в год; вместе с тем Гальбергу и Сильвестру Щедрину казенное содержание было продолжено еще на два года. В это время Самуил Иванович познакомился с кульмским героем, графом Александром Ивановичем Остерманом-Толстым и очень ему понравился. Для графа он сделал из мрамора его бюст, женскую фигуру и бюст одной римской дамы; в том же году он исполнил мраморный бюст Мальцевой. Тогда же познакомился он с известной писательницей и красавицей, княгинею Зинаидою Волконскою, которая сделалась центром русского художнического кружка в Риме и образовала у себя нечто в роде академии. На собраниях в ее доме занимались музыкой, литературой и даже разыгрыванием опер. К этому кружку присоединились приехавшие позже Гальберга, его младшие товарищи по Академии: Басин, Бруни, братья Карл и Александр Брюлловы, Константин и Александр Тоны — все талантливейшие русские художники тогдашнего времени. Сильвестр Щедрин жил преимущественно в Неаполе.

Как кажется, в этом кружке всего больше работы было Самуилу Ивановичу: он служил для княгини чуть не секретарем и переводчиком для немецкого языка. С своей стороны, граф Остерман-Толстой, когда бывал в Риме, почти не расставался с Гальбергом. Не мало хлопот доставляли последнему и его товарищи. Образованный, добрый и в высшей степени услужливый, он был общим любимцем своих однокашников, как это доказывается его перепискою с ними; что было для них особенно важно и приятно, так это то, что они нашли в нем неленивого и внимательного корреспондента. К сожалению, из всей обширной переписки Гальберга сохранились только его письма к братьям; он же, с своей стороны, тщательно сберег письма Сильвестра Щедрина, Глинки, братьев Брюлловых, Тонов и других.

В 1822 г. Гальберг исполнил статую графа Остермана. Для нее был выбран тот момент, когда граф, тяжело раненый при Кульме, отдает последнее приказание своему геройскому отряду. Эта статуя была исполнена только в глине и гипсе.

В 1823 г. окончился срок пятилетнего пребывания пенсионеров в Италии. Как ни скучал Самуил Иванович по своим родным, возвратиться ему домой все-таки было рано: так думал он сам и так советовал ему Кипренский, находившийся в то время в Петербурге. Оба полагали, что, скульптору не следует возвращаться домой, не исполнив статуи из мрамора, потому что только такая статуя может доставить ему прочную известность. Гипсовый Ахиллес Гальберга находился уже в Петербурге, был выставлен в Академии и, как видно из отзыва о нем, помещенного в «Журнале Изящных Искусств» В. И. Григоровича за 1823 г. (книга 2-ая), очень понравился; но, для упрочения известности, художнику этого было недостаточно. Притом же нигде не представлялось таких удобств для скульптурных работ, как в Риме. Независимо от возможности изучать античные образцы, он мог здесь легче, чем где-либо, находить отличных натурщиков и пользоваться, если только сам желал, советами и указаниями известнейших ваятелей. Иностранцы, которые на своей родине часто не знали собственных художников даже понаслышке, увлекались, приезжая в Рим, общим потоком художественного настроения, посещали мастерские артистов и считали своею обязанностью приобретать их произведения для своих альбомов и зал. Здесь они, друг перед другом, старались выказать свое основательное знакомство с современными художниками и их работами, мало–помалу входили во вкус и, по возвращении на родину, нередко становились настоящими покровителями изящных искусств. Если только в Риме мог выработаться хороший скульптор, то здесь же легче всего он мог приобресть и общую известность.

Все вышеизложенное объясняет, почему Гальберг, по окончании срока своей командировки, решился остаться в Риме еще на несколько лет. Теперь ему пришлось жить исключительно собственными трудами. В 1823 г. он сделал бюст посланника Италинского, и это была первая работа, которую он, с начала до конца, высек сам из мрамора. В том же году, он, по заказу графа И. А. Гагарина и при посредстве Кипренского, начал свою лучшую работу — «Пастушок, или молодой фавн прислушивается к шуму ветерка в тростнике и создает цевницу» или «Происхождение музыки».

В переписке с Кипренским Гальберг подробно изложил главную идею этой статуи. Во время этой работы, какие-то сердечные причины, которых мы не могли разъяснить, навели на Гальберга такую тоску, что он едва не покинул Италии. Ему представлялся случай возвратиться домой с графом Остерманом-Толстым; но капризы и странности этого чудака уже до того наскучили Гальбергу, что он не решился сопутствовать графу. К тому же удручавшее его горе прошло, и он остался в Италии.

В этот период его часто преследовала нужда в деньгах вследствие неаккуратности в расчете с ним закащиков. Всего более жаловался он на графа Федора Андреевича Толстого, который долго не платил ему за бюст своей дочери, Аграфены Федоровны Закревской.

Тем не менее Гальберг привык к своему положению и, хотя его все еще тянуло домой, однако он, по-видимому, стал уже меньше тяготиться разлукою с родными. Его переписка с ними делается год от году все реже; теперь уже не один Самуил Иванович, но и обе стороны жалуются на продолжительное молчание. В это время Гальберг задумывал вылепить статую Евы и послал Кипренскому набросанный пером ее эскиз, но этот проект почему-то остался неисполненным. В 1827 г. наш художник исполнил бюст В. Корсаковой и прелестную небольшую статую мальчика, пускающего пузыри.

Знаменитый граф Аракчеев, желая поставить памятник Императору Александру I в своей резиденции, селе Грузине, обратился, по указанию Оленина, с заказом к Гальбергу. Памятник этот состоит из четырех аллегорических фигур; он отлит из бронзы и находится в означенном селе. В 1828 году, Император Николай I пожелал поставить памятники нашим славным полководцам, Кутузову и Барклаю-де-Толли, причем изготовление их статуй поручить Орловскому или Гальбергу, смотря по тому, чей проект окажется лучшим. Вследствие этого Гальберг был, по Высочайшему повелению, вызван из-за границы и временно прикомандирован к Кабинету Е. И. В. с жалованьем по 3,000 руб. в год, впредь до получения им штатного места при Академии. Повинуясь Монаршей воле, Гальберг покинул Рим 23 октября 1828 г., ровно чрез десять лет по приезде туда. Во время обратного пути он вел довольно обстоятельный дневник, а по возвращении на родину писал своим друзьям в Рим и к С. Ф. Щедрину в Неаполь о своих обстоятельствах, об Академии Художеств, и о положении художников в России. И после того, итальянские приятели Гальберга продолжали с ним деятельную переписку. Сохранились письма к нему от Бруни, Карла Брюллова и С. Щедрина, с которыми он был особенно дружен. Не в обычае Самуила Ивановича было оставлять письма приятелей без ответа. Нет сомнения, что он писал из Петербурга очень много, преимущественно о художественных делах. Эти письма могли бы служить драгоценным материалом для истории нашей Академии за первую половину царствования Императора Николая I. К сожалению, из этих писем сохранились только два, а именно, к С. Ф. Щедрину, о которых мы упомянули выше.

О деятельности Самуила Ивановича в Петербурге, по возвращении из чужих краев, могли бы сообщить много любопытных сведений его ученики; впрочем это до некоторой степени сделал Н. Рамазанов, в изданном им сочинении: «Материалы для истории художеств в России. Книга I. М. 1863».

Надеемся, что появление издаваемой ныне переписки Гальберга вызовет сведения о нем, имеющиеся у других лиц, знавших его, преимущественно как профессора и преподавателя Академии. По имеющимся у нас данным, мы не могли составить полного списка его работ; и в этом отношении надеемся на помощь лиц, интересующихся историею русского искусства.

Вскоре по возвращении в Петербург, Гальберг был определен в Академию Художеств преподавателем скульптуры. В этой деятельности, такой талантливый, образованный и трудолюбивый художник принес существенную пользу Академии. Впоследствии Гальберг был возведен в звание академика, и наконец профессора. Он скончался в С. Петербурге 1 мая 1839 г., во цвете сил, после тяжкой и скоротечной болезни, и погребен на Волковском лютеранском кладбище.

Самуил Иванович был женат на дочери ректора скульптуры Василия Ивановича Демут-Малиновского, Елисавете Васильевне. От этого брака родились находящиеся еще в живых две дочери; Елисавета Самойловна (замужем за Иваном Федоровичем Эвальдом) и Анна Самойловна (в замужстве за Хрисогоном Петровичем Носовым).

* * *

Оставшиеся после С. И. Гальберга бумаги содержат в себе:

1. Тридцать пять писем, преимущественно к братьям (включая сюда и А. X. Востокова), конференц-секретарю Академии А. И. Ермолаеву, ректору скульптуры И. П. Мартосу и С. Ф. Щедрину. Письма писаны чрезвычайно мелким, но тем не менее весьма четким почерком; очень часто, для экономии, исписывалась даже внутренняя сторона конверта. К. И. Гальберг хвалился, что только он один может без запинки разбирать почерк брата. Письма — без поправок и, в орфографическом отношении, совершенно правильны; встречаются лишь некоторые особенности тогдашнего правописания. Мы печатаем эти письма целиком, с пропуском лишь немногих мест, заключающих в себе неинтересные подробности интимного свойства. Письма к Мартосу и Ермолаеву взяты нами с черновых, сохранившихся в бумагах Гальберга.
2. Несколько тетрадей дневника, веденного Самуилом Ивановичем на пути в Рим и в путешествии оттуда. Это — беглые заметки, писанные то пером, то карандашем, и так мелко, что надо иметь некоторую привычку к почерку, чтобы их разбирать. Язык в них такой же правильный, живой и выразительный, как и в письмах. Эти заметки должны были служить для составления дневника, предназначавшегося для Академии Художеств, согласно с данной ее пенсионерам инструкциею. Гальберг вел дневник сперва вчерне; местами он намечал две, три фразы для выражения одной и той же мысли, предполагая, при переписке дневника набело, выбрать лучшую редакцию. Такая заботливость об обработке слога совершенно оправдывает отзыв Востокова, который полагал, что письменные труды С. И. Гальберга сделали бы честь и художнику-литератору. Приготовляя к печати письма и дневники, мы держались хронологического порядка, и если в тех или других встречалось изложение одного и того же предмета, выбирали изложение более полное и обстоятельное. Местами, в дневнике сохранились небольшие рисунки пером или карандашем, сделанные твердою, умелою рукой; они изображают в контурах преимущественно скульптурные произведения.
3. Кроме бумаг, писанных самим Гальбергом, в нашем распоряжении находится значительное собрание писем к нему Востокова, Брюлловых, братьев Тонов, С. Ф. Щедрина, Бруни и др. современных художников. Все эти письма более или менее разнообразны и занимательны. На первое место между ними должны быть поставлены письма Востокова и некоторые из писем братьев Самуила Ивановича. И те, и другие служат ответами на запросы Гальберга и заключают в себе сведения об академических делах и вообще о тогдашнем петербургском быте. В письмах других лиц сообщаются интересные подробности о заграничной жизни наших художников и о состоянии изящных искусств в главнейших центрах Европы. И эти письма мы предполагаем со временем сделать общеизвестными путем печати.

Владимир Эвальд.